находила Люси Мерсер восхитительной. Тем летом, когда ей исполнилось восемнадцать лет, Анна отправилась в гости к Сюзи Пэриш, кузине матери, в Ньюпорт, Род-Айленд, на неделю проведения там теннисного турнира. Это было одной из свалившихся на неё в год дебюта в светском обществе обязанностей, и Анну страшила каждая минута, предстоявшая ей там в роли дебютантки. Анне, в точности так же, как и Саре Черчилль, эта роль глубоко претила. Анна ощущала себя робкой и неловкой. Ни модными нарядами, ни танцами, ни молодыми кавалерами она ничуть не интересовалась. По сути, она чувствовала себя «насильно принуждаемой» к дебюту бабушкой и родителями, и её это бесило. Ведь Франклин и Элеонора славились весьма прогрессивными социально-политическими взглядами, а тут ни он, ни она даже слышать не желали о том, чтобы распространить эти взгляды на судьбу дочери. Особенно Анну поражала непоследовательность матери. Ведь Элеонора без устали критиковала глупые правила и скучных зануд, на которых, собственно, и зиждется так называемый «высший свет», – а теперь сама же и выпихивала дочь в эту «презренную», по её словам, систему.

Тревоги Анны по случаю дебюта, однако, вскоре сменились ещё более болезненными чувствами. Двоюродная тётя Сюзи оказалась ужасной сплетницей и однажды принялась рассказывать Анне о том, «какой ужас» приключился несколькими годами ранее. Пока Франклин служил помощником министра ВМС США, у него, оказывается, «был роман с другой женщиной». Об этом адюльтере «в то время очень много сплетничали», и многие подозревали, что Франклин вот-вот с нею сбежит, но «слава богу, ничего подобного не случилось». Под «ничего подобного» имелся в виду развод. А с пассией отца, заявила Сюзи, Анна и сама была знакома: это Люси Мерсер{523}.

Внезапно многие неприятные вещи, годами смущавшие Анну и плохо укладывавшиеся у неё в голове, сложились в логически стройную картину. Ей стало понятно, к примеру, почему Франклин стал проводить всё меньше и меньше времени в кругу семьи в Кампобелло в бытность помощником военно-морского министра; или почему родители, между которыми некогда была если и не великая пылкая любовь, то хотя бы искренняя тёплая близость, вдруг совершенно друг к другу охладели; или почему её мать вдруг заказала постройку для себя отдельного коттеджа в лесу за милю с лишним от семейного дома{524}. Анна растерялась, не зная, как ей быть. Ни поделиться с кем бы то ни было чудовищным грузом, навешенным на неё Сюзи Пэриш, ни хотя бы удостовериться в правдивости рассказанной ею истории Анна возможности не имела{525}.

Так она и носила эту злосчастную тайну в себе, пока через несколько месяцев Элеонора вдруг сама не выложила дочери всё как на духу в разговоре с глазу на глаз. Они как раз остались тогда дома вдвоем, и мать вдруг разоткровенничалась и подтвердила всё, что Анна ранее услышала от тёти Сюзи. В 1917 году, поведала ей Элеонора, Люси, уволившись от них, вступила в женское подразделение ВМС, откуда её вскоре отрядили в министерство под прямое начало Франклина. Было ли это подстроено или просто так совпало, Элеонора дочери не сказала, да и какая разница, – главное, что втайне от неё у Франклина с Люси целый год был роман. Узнала об этом Элеонора по чистой случайности лишь в 1918 году, найдя пачку любовных писем от Люси среди вещей Франклина, когда распаковывала чемодан супруга, вернувшегося больным из командировки в Европу. Взбешённая и смертельно уязвлённая Элеонора предложила Франклину развод, но тот разводиться отказался наотрез, поскольку развод поставил бы крест на его политической карьере. Вместо этого он клятвенно пообещал ей никогда более не видеться с Люси{526}.

В девичестве Анна страшно злилась на мать, которая сначала отослала её в манхэттенскую школу-пансион, а затем принудила к дебюту в светском обществе. Теперь же всякая враждебность разом испарилась. Анна впервые познала, что такое истинная «злость – злость на отца» за лютую обиду, причинённую матери{527}. Она посчитала себя поставленной перед выбором, на чью сторону встать. Хотя с Элеонорой они никогда по-настоящему близки не были, Анна испытывала чувство естественной женской солидарности с матерью{528}. К тому же нехорошие предчувствия зашевелились где-то в глубине сознания Анны. Её обуял страх, что если такая женщина, как её мать, стала жертвой мужского предательства, значит, «то же самое может запросто случиться и с нею самой»{529}.

Данную Элеоноре клятву вычеркнуть Люси из своей жизни Франклин, между прочим, не сдержал. В 1920 году Люси вышла замуж за Уинтропа Резерфорда, богатого вдовца с шестью детьми от первого брака, но и это не помешало Франклину и Люси продолжать переписку. Франклин даже втайне организовал для Люси приглашение на свою первую инаугурацию в 1933 году. Ещё позже, в 1941 году, когда Резерфорд слёг после инсульта, Рузвельт по своим каналам устроил мужа Люси в Военно-медицинский центр Уолтера Рида в Вашингтоне. В марте 1944 года Уинтроп Резерфорд скончался, оставив пятидесятитрёхлетнюю Люси вдовой.

Как-то вечером, месяца через три после смерти Резерфорда, Франклин вдруг обратился к Анне с деликатным вопросом. Дело было в начале лета, через считанные месяцы после переезда Анны обратно в Белый дом. Элеонора тогда отбыла почти на четыре недели в Гайд-Парк, оставив Анну исполнять обязанности первой леди на время своей отлучки{530}. Не будет ли Анна против, спросил отец, если он «пригласит на ужин очень близкого друга». Сама постановка вопроса звучала нелепо. Как президент, отец волен был приглашать к себе в Белый дом кого заблагорассудится, не спрашивая разрешения у номинальной хозяйки, кто бы эту роль ни исполнял. Но Анна быстро догадалась, что это за загадочный гость, точнее гостья, и почему отец спрашивает у неё разрешения, точнее благословения на её приглашения. Он намеревался пригласить к ним Люси.

Без малого четверть века память о Люси недоброй тенью витала над их семьёй. И вот теперь Анне предстояла встреча лицом к лицу с этим болезненным и, казалось бы, давно вытесненным из памяти призраком. Мгновенно ожило воспоминание о полной опустошённости матери из-за того давнего романа и злость на отца. К тому же теперь он ставил Анну в совершенно бесчестную позицию: попросив её не рассказывать о визите Люси матери, он использовал дочь в качестве ширмы. Ведь он вполне мог бы пригласить Люси и в один из тех вечеров, когда Анна бывала в отъезде, но, вероятно, подсознательно Рузвельт изыскивал возможность разделить с кем-то – с нею! – вину за нарушение клятвы, данной жене. Но ведь отец безнадёжно болен. Анна оказалась поставленной перед «ужасным решением, которое, к тому же, вынуждена была принимать в спешке»{531}.

Анна постаралась взглянуть на ситуацию отстранённо-бесстрастно, отрешившись от всего личного и эмоционального, как она всегда делала при неприятностях с близкими. Ей ли было не знать, что супружеская жизнь бывает далека от идеала и преисполнена всяческих осложнений – порою до форменного безобразия. Её первый брак это в полной мере доказал, поскольку с Кёртисом Доллом[65] у них дошло до того, что тот в пылу семейной ссоры метнул в Анну кухонный нож, к счастью, вонзившийся в стену в считанных дюймах над её головой. На счету её братьев уже было три развода, да и у самой Анны роман с Джоном Бёттигером начался ещё до развода с Кёртисом. Но как бы она ни обожала Джона и не стремилась к счастью в браке, она знала, что и Джон обуян собственными бесами, а как их из него изгнать – понятия не имела. Его тревога и депрессия сейчас, во